«В политике ограничений рисков больше, чем в любых санкциях». Наталья Зубаревич о российской экономике
Герой нового выпуска «Это Осетинская!» — Наталья Зубаревич, профессор кафедры экономической и социальной географии географического факультета МГУ и один из ведущих экспертов по теме региональной экономики России. Елизавета Осетинская (признана иноагентом) встретилась с Зубаревич в Париже и узнала, как санкции и война повлияли на разные секторы российской экономики, что такое «инфляция для бедных», насколько выросли доходы россиян, как живут Москва и регионы и сколько денег уходит на поддержку аннексированных территорий. Мы публикуем отрывки из интервью, а целиком его смотрите здесь.
Про пострадавшие отрасли экономики
— Я у вас видела статью академическую о влиянии санкций на развитие регионов России в 2022–2024 годах. Вы, наверное, продолжение тоже отслеживаете. Расскажите, каково это влияние сейчас.
— Санкции жестче всего повлияли на два типа территорий и отраслей. Когда закрылась Европа, вся лесопереработка и целлюлозно-бумажная промышленность Северо-Запада России встала, потому что была ориентирована на европейский рынок. Это самая маржинальная часть лесопереработки. Альтернативные рынки найти было весьма сложно. Чтобы везти в арабские страны, Турцию — это надо было сильно пробиваться. На Дальний Восток — это 8000 км, маржинальность относительно нефтянки скромная. А с забитым Транссибом и БАМом пробиться в очередь было очень сложно. Поэтому просадка там была серьезная, и пока выхода из этой просадки практически не случилось. Они как в конце 2022-го ушли вниз, так около этого уровня примерно и держатся. Это первая группа.
Вторая больная часть по санкциям — угольщики. Всего российская угольная отрасль вывозила до санкций половину того угля, который добывался в России — это много. По долям это более экспортная отрасль, чем газ. 50 млн тонн угля уходило на Европу, все закрылось. Расширить вывоз в Азию не получилось, потому Транссиб и БАМ не резиновые. Плюс в восточном направлении добавилось множество других грузов.
Упали и мировые цены на уголь, из-за чего он экспортировался в убыток. И это очень негативно повлияло на состояние экономики, прежде всего, Кемеровской области, на которую приходится примерно половина всей добычи угля в стране, и около 60% всего экспорта российского угля. Вообще эта модель экономически, я не устаю это повторять, она, скажем так, кривоватая. Потому что экспорт австралийского угля — это 200 км до порта. Потом морская перевозка, она самая дешевая. А экспорт российского угля — уже 4000 км с лишним. Субсидии на перевозку давал не бюджет, а РЖД, компенсируя эти дополнительные расходы повышением тарифов для других грузоотправителей.
Кто еще пострадал? Металлурги, но не так жестко. Проседают инфраструктурные проекты, стройка, особенно жилищная, где много металлоконструкций. У вас сжимается внутренний спрос, а развернуться в другие страны из-за санкций вы не можете. Так печаль-то не приходит одна. У китайцев замедление [роста экономики]. А китайцы — это половина производства металлургии мира. Ребята пошли на внешний рынок, а цены у них очень конкурентоспособны относительно российских. То есть у вас санкции, конкуренция на внешнем рынке и снижение внутреннего спроса. Оборонка столько не берет металла, сколько брала стройка. А в стройке вообще-то по II кварталу 2025 года минус 16% по вводу жилья, хотя по году будет не так сильно.
Кого еще задело… Очень слабый рост производства пищевой продукции. И не из-за санкций.
— Что, люди стали меньше есть?
— Нет. Роста нет. Если мы берем по мясу, там -1%. По рыбе отыгрались, но годом раньше было -7%. По растительному маслу вообще где-то -10-12%. Причина следующая. Прошлый год был плохой по продукции: зерно -11%, картошка -13%. То есть значимая часть сельхозсырья, используемого пищевиками, уменьшилась в объемах, это раз. Два, для пищевиков выросли косты прилично. Сверху давят антимонопольщики, которые не сильно позволяют повышать цены, потому что социально значимая продукция. И этот пищевой бизнес как-то пытается проскочить между Сциллой и Харибдой. Где-то сдвиг на более дешевую продукцию, которая лучше покупается. Где-то просто снижение объемов переработки. Все по-разному. По растительному маслу тупо снижение объемов переработки, знаете, почему? А семечка подорожала почти на четверть, вам невыгодно. Запасы есть. Мы производим подсолнечного масла в 2,5 раза больше, чем потребляем. Мы его вывозим. А тут еще вам экспортная пошлина. И вот вы в таком затыке. Поэтому переработчики пищевики они сейчас ищут некий баланс между костами, возможностью заработать и давлением регулирующих органов. Это непросто.
Плюс к этому для многих людей инфляция разная, для небогатых групп населения она существенно выше официальной.
— Кто еще пострадал?
— Газ, но не из-за санкций, это мы сами сократили объемы. Потом взорвалось что-то…
— Да, «Северный поток»
— По нефти я не вижу серьезных результатов. Вот от беспилотников я понимаю, потому что это сокращение объемов переработки нефти.
— В смысле, что беспилотники оказали влияние на заводы.
— Давайте так. Некоторое влияние, не будем его преувеличивать.
— Некоторое — это какое?
— Мы производили бензина примерно на 10-15% больше того, что нам надо. Дизеля производили в половину больше того, что надо. То есть 50% себе, 50% на экспорт. После некоторых неустройств, производство несколько сократилось. И, видимо, вышло бы в баланс по бензину, тут я просто цитирую профессиональных аналитиков, если бы не был высокий сезон. Летние отпуска, активное использование автомобилей. Зимой бензина, это сезонный продукт, требуется меньше. И поэтому у профессионалов есть ощущение, что к ноябрю ситуация немножко выправится. Сейчас мы знаем, что есть проблемы отпуска бензина в одни руки, это Дальний Восток, потому что туда доставлять сложно, забито все. Южная Россия, потому что там много кто еще его потребляет, скажем так. Центральная Россия в перифериях, да, просто поставки стали меньше. Как мне сказал один умный человек: «На Москву хватит всегда».
— Вы перечисляете значимые отрасли. Я просто не понимаю, какой вклад этого всего в общее дело, как говорится? Это много? То есть нельзя сказать, что вообще никакого влияния не было — есть влияние.
— Во-первых, мы не должны забывать возможности перестройки. И все бизнесы, кто лучше, кто хуже, пытался перестроить торговые потоки, как могли. Какой-то год был лучше, как у металлургов 2023-й, какой-то год был хуже. Поэтому сказать, что произошла стабильная и полная перестройка потоков, довольно сложно, может быть, за исключением сырой нефти, которую просто погнали в значимой степени на азиатские рынки. Да, дороже, да, дисконт, да, логистика, но продается. Что сейчас будет? Слово «Трамп» просьба не употреблять [...].
Про экономику Москвы
— Как живет Москва это время?
— В Москве все нормально, я бы сказала даже хорошо. По прошлому году уже в целом по регионам налог на прибыль сокращался в рублях. В Москве он продолжал расти.
— Это значит, что растет и московская экономика.
— Да. Но тут надо четко понимать, что в Москве два самых крупных налогоплательщика — это Сбербанк и «Роснефть». У Сбера была шикарная прибыль и в 2023-ем, и в 2024-ом году. Очень успешный банк, очень высокая прибыль. И она слабо распределяется между регионами, так устроена статистика, банкинг очень сильно притянут к штаб-квартире.
В российской статистике компании фиксируется по юридическому адресу, они и налоги платят по нему. Поэтому Москва, если вы не знали, — это гигантский центр обрабатывающей промышленности России. Вот такие глюки. Я знаю даже кейс, когда крупные бизнесы из регионов специально перебирались на юрадрес в Москве, потому что там, извините, на уровне этих [столичных] монстров они — мелочь пузатая. И к тебе внимания налоговой существенно меньше, чем в регионе, где ты один из основных налогоплательщиков.
Поэтому все, что связано с Москвой, — это два эффекта. Первый — доминирование крупного российского бизнеса и концентрация его штаб-квартир в Москве, за исключением «Газпрома» и «Газпром нефти», и ВТБ, которые в Питере. И второе — институциональный эффект, вертикальная система управления этой страной, когда столица становится местом, где вы решаете все свои вопросы.
Про присоединенные территории
— А вот территории, которые Россия сейчас считает своими… Донецкая, Луганская, Херсонская, Запорожская области? Они с точки зрения российского бюджета являются частью России?
— Да. С 23 года вся бюджетная статистика существует. Вы залезаете в систему Электронный бюджет, там все четыре региона. Если вы залезаете на сайт Федерального казначейства, там будет только старорежимная Россия. В 2022 году еще вообще ничего толком не было понятно, никаких данных не было. Зато в 2023-м уровень дотационности этих субъектов достигал 90%. А что они могут заработать? Но в 2024-м я, обалдев, смотрю, что трансферты падают чуть ли не на 40% этим четырем субъектам. Это как? Что случилось? Я не знаю ответа. Но внутренний голос мне говорит, пусть это будет моя аккуратная гипотеза, что, попробовав финансировать по обычной схеме эти новые территории, федеральные власти убедились, что расходы плохо контролируются. Видите, как я аккуратно выбираю слова. И в следующем году, убрав эти не окрашенные дотации, которые можно было тратить на любое, оставили только субсидии целевые, которые распределяют ведомства, Минздрав и другие. И ты за них отчитываешься только строго по профильным расходам. Ты не можешь их потратить ни на что другое. Дотации ты получишь, на что хочешь, трать. Они, как говорят финансисты, не окрашены, у них нет целей, это просто помощь. Так что, когда они падают на 40%, я понимаю, что регионы эти без помощи оставить не могут, а значит значимая часть финансирования теперь идет с федерального уровня по профильным министерствам на местах. Бюджетную дисциплину надо укреплять. И это правильно, в общем, в этой ситуации. С точки зрения управления это жестко централизованный надзор профильных министерств, который все-таки снижает возможности для нецелевого расходования средств.
Блиц
— Если бы не Москва, в каком бы регионе вы бы, или городе вы бы жили?
— На даче. Да оставьте меня в покое. Место, где я могу спрятаться, оно одно — дача.
— Какое чувство вы себе не разрешаете?
— Не разрешаю гнев и ярость, но они иногда возникают. Они разрушительны. Но иногда начинаешь просто (издает гулкий звук) Это плохие чувства.
— А чего вы не прощаете людям?
— Это вопрос. Двуличия. Очень не люблю двуличие. Человек может быть искренним и логичным в той картине мира, которую он себе построил. Это нормально. Люди имеют разное представление о прекрасном, о должном — это нормально. Даже цинизм могу простить. Цинизм — это способ адаптации к реальности. А вот это вот мерзкое двуличие не люблю. Этого очень много. Это беда очень большой когорты людей, которые вынуждены работать там, где работают, жить в той среде, где живут. Ну, как бы это не есть хорошо, знаете, почему? Они могут работать, где хотят, ради бога. Это разъедает душу, вот это самое главное. Это разъедает душу.
— И последнее. Если бы вы могли изменить одну вещь в мире или в людях, то какую?
— В людях нереально, потому что это понятная вещь — агрессия. Это невозможно изменить. Это часть человеческой природы. В мире, слушайте, я не умею думать в таких глобальных категориях. Мир такой, какой он есть. Капитально в нем изменить ничего нельзя, кроме постепенной веками идущей гуманизации. Она все-таки идет. И вот сравнивая то, что было в Первую и Вторую мировую, и что сейчас, я понимаю, что элементы гуманизации присутствуют. Поэтому я бы хотела, чтобы мир был более гуманным, но без иллюзии, что это произойдет быстро. Так не бывает.